Встать с колен без посторонней помощи не так уж просто, но господин К. превосходно справляется с этой задачей. Его брюки выпачканы в траве и песке, и он неловко отряхивает их. Конечно, раньше он постеснялся бы становиться на колени на улице, даже если вокруг ни души, но последнее время — должно быть, благодаря этому пиджаку — он стал гораздо более раскованным.
Он идет дальше. Дальше и дальше, по тротуарам и зебрам переходов, вдоль трамвайных путей, мимо витрин, светофоров, заборов и детских площадок. Устав, он садится на лавочку и сидит там некоторое время, попеременно разглядывая то окна нового дома напротив, то собственные башмаки. Окна блестят на солнце, а башмаки нет. Что интереснее, сказать трудно.
На другой конец скамейки присаживается маленькая девочка в клетчатом платье и с кульком черники в руках. Господин К. старается не глядеть в ее сторону и невольно подсчитывает в уме, сколько лет прошло с тех пор, как он в последний раз ел ягоды. Внезапно девочка протягивает ему кулек и что-то говорит. Он не слышит слов, но в выражении ее лица ошибиться невозможно — и господин К. торжественно берет двумя пальцами одну ягоду, как будто это зернышко кофе.
Теперь пора возвращаться домой. Вообще-то обратный путь господина К. вовсе не должен проходить по набережной, но торопиться ведь некуда, так что он решает все-таки свернуть туда. Он подходит к самой реке и смотрит, как ветер взбивает на воде пену, а солнце пускает по ней зайчики.
Еще один порыв ветра надувает его пиджак, словно парус, и тут господин К. вдруг с пронзительной ясностью понимает, кто он такой и зачем пришел сюда. Это понимание обрушивается на него волной, заставляя покачнуться от неожиданности, но он быстро овладевает собой. Господин К. молча кивает сам себе и тихонько улыбается одними уголками губ, а потом расправляет крылья и летит.
Несколькими минутами позже по улице идет женщина с тремя битком набитыми сумками, а за ней вприпрыжку скачет веснушчатый мальчик лет трех. Он подбирает с асфальта маленький конус из мягкого пенистого пластика и кричит:
— Мама, смотри, что я нашел! Что это, мам?
Женщина останавливается, тяжело опускает одну из сумок на землю и в который раз машинально убирает с лица волосы.
— Это бяка, — говорит она сердито, — грязь. Брось сейчас же.
X Колесо Фортуны
Десятый Аркан сулит перемены и настойчиво напоминает: перемены всегда к лучшему. Даже если это не сразу понятно.
Он же дает возможность оставаться оптимистом, оказавшись в ужасном положении. И, напротив, замирать от дурных предчувствий (далеко не всегда правдивых) в наилучшие моменты.
И наконец, Десятый Аркан говорит человеку: сейчас обстоятельства сильнее тебя. Но предлагает использовать это не как повод для отчаяния, а как возможность наконец-то расслабиться и начать получать удовольствие.
Выпадая при гадании, Колесо Фортуны всегда сулит счастливое разрешение всех проблем. Даже в самом скверном окружении гарантирует, что все уладится — чудом, если иначе никак. И предлагает сделать лишь одно усилие — позволить себе быть счастливым (на самом деле это мало кто умеет, хотя казалось бы).
И, да. Еще Десятый Аркан призывает научиться не цепляться за человеческие отношения, не слишком привязываться к людям. И вообще ни к чему не привязываться, потому что стабильности, скорее всего, не будет ни в чем. А будут сплошь перемены участи, одна за другой..
Помимо вышеупомянутого бессилия перед собственной (счастливой, о да) судьбой, Десятый Аркан предлагает
— перестать думать, будто счастливы только дураки
— прекратить завидовать чужому счастью
— не мусолить больше прошлое, а попробовать целиком оказаться здесь-сейчас и обратить наконец внимание на происходящее.
Рая Полонская
Платье с улитками и серебристые рыбки
— Это я ее придумал!
Кирюха сердито топает, и из-под его кроссовка столбом поднимается скрипящая на зубах июльская пыль. Его руки сжимаются в кулачки, и видно, что ему очень хочется стукнуть Митьку, но он сдерживается.
— Нет, я! — Митька хлюпает носом, а в глазах его стоят слезы. Ему до чертиков обидно. В коем-то веке у него хоть что-то получилось, а Кирюха пытается это отнять.
Я стою рядом, в красном летнем платье с веселыми желтыми улитками, а на ногах выцветшие сандалики. Один ремешок у них почти оторвался, и я все забываю попросить дедушку его починить.
Кирюха и Митька — близнецы. Ужасно похожие. Я все про них знаю, каждую их черточку. Митька добрее Кирилла, но при этом немного плакса. Кирилл выше брата на два сантиметра, хотя вскоре они непременно сравняются, так бывает каждый год, а в школу придут неотличимые друг от друга вовсе. Они почти никогда не ссорятся, не таскают кошек за хвост и не обижают малышню. Самое то для дружбы!
— Ага, — говорит Кирилл, и что-то шепчет Мите на ухо, после чего оба поворачиваются в мою сторону.
Я поначалу даже радуюсь — ну наконец-то! — но глаза у них ой не добрые, и по спине от этих взглядов бегают морозные мурашки, несмотря на летнее пекло.
— Мы тебя придумали, — говорит Митька и делает угрожающий шаг в мою сторону.
— Ты неправильная. Мы придумывали двоих. А ты одна, — Кирилл поднимает с земли булыжник и замахивается им.
Замахивается! На меня!
Тогда я разворачиваюсь и бегу. Рваный сандалик хлюпает по ноге, а я несусь сквозь крапиву, сквозь тетьимарьину подсолнуховую рощу, мимо бодливой козы Зорьки. Но куда там, разве убежать маленькой девочке от двух мальчишек, которые старше на целых полгода!
Полгода — это очень много. За полгода мы три раза бывали в лунопарке, два в цирке, и еще один в страшном музее ги-ги-е-ны. Там всюду черепа и другие здоровские штуки, и еще я подумала, что никогда не буду курить. Оказывается, те, кто курят, становятся внутри черными-черными, а потом там заводится рак. Мне кажется, это здорово, когда в тебе живут, например, рыбки, но рак внутри — это уж слишком!
Еще за эти полгода папа съездил в Командировку. Я не знаю где это, но оттуда он привез большущую кучу подарков. Иногда я спрашиваю маму, когда он соберется туда в следующий раз, а она ласково гладит меня и смеется, но глаза у нее становятся грустными, и я ничегошеньки не понимаю. Странные люди они, эти взрослые. Непонятные. Глядя на них, я понимаю, что не очень-то хочу взрослеть.
Все эти мысли проносятся в моей голове за две мааленькие секундочки. А если за секунду можно столько всего подумать, то понятно, что за пол года можно прожить почти что целую жизнь…
Но меня догоняют, и я не успеваю даже вздохнуть как следует, а мальчишки хватают меня с двух сторон за руки, больно-пребольно, так, что и не вырваться.
— Теперь, — говорит Кирюха, — ты пойдешь с нами!
Я пытаюсь сказать, что никуда с ними, с такими злыднями, не пойду, но меня никто не спрашивает, меня просто тащат, и упираться себе же хуже, потому что вцепятся еще сильнее, хоть плачь. И я пускаюсь в рев, мне совсем не стыдно. Ну и пусть рева корова, мне не жалко. Я реву нарочито громко — вдруг выскочит бабушка, или дядя Тимур, замахнется на ребят — мол чего девочек обижаете. Тогда можно будет показать им язык и убежать домой — пить топленое молоко и жевать свежий, только что из печки, бабушкин хлеб.
Но никто не выходит, а меня тащат злые мальчишки, тащат меня через пустырь, тащат туда, куда детям ходить ну уж совсем запрещается — к скале, с которой пологий обрыв — прямо в море, на каменное мелководье.
Бабушка говорит, что это место имеет дурную ре-пу-та-ци-ю. Я еще не совсем понимаю, что значит это слово, но Тимурка рассказывал, что два года назад оттуда спрыгнула пятнадцатилетняя Зойка, и ее так и не нашли, хотя вызывали две спасательные бригады.
Я знаю, что в деревне мне можно почти все. На что рассердится бабушка — дедушка закроет глаза. Или наоборот. Но вот сюда — ни ногой! Если кто-нибудь узнает, меня ждет самое страшное наказание — высылка в город. А я в город не хочу, там пыльно, там нет огорода с клубникой и парного молока. И дети все со двора разъехались, осталась только Люська, но я с ней не дружу, она псих, она ломает игрушки и больно щипается, и очень плохо говорит.