Он побеждал не всегда. Иногда и нож входил в плоть как в масло, и швы ложились ровно, просто загляденье, и все должно бы работать, а на выходе — сомкнутые веки, зеленая горизонталь на экране. Провал. Гирей не жалел и не думал о тех кого резал, но когда дети уходили или того хуже, оставались покалеченными, впадал в бешенство и думал, долго, долго думал. В следующий раз он делал совершал еще более рискованный ход, и чудо случалось. Или не случалось.

Много лет Гирей входил в операционную под свет ламп. Сестры надевали на него белые одежды и вкладывали в руку нож. Он резал детские тела, перекраивал пищеводы и мочевые пузыри, заставлял работать нерабочие почки и печень. Мальчишки, которым он перекраивал пенисы женились и делали кучу детей — во славу Гирея, называя их его именем и именами его детей.

У Гирея вообще не было учеников. Студенты были, толпы влюбленных, безумных, ловящих каждое слово. А учеников не брал — мешают, да и где время взять? Заниматься любовью и войной пристало один на один, иначе балаган и непотребство.

Его женщины были красивы, приятны на ощупь, послушны и хорошо готовили. За это он прощал им многое — и то что они болтливы, и то что отнимают кучу времени, и даже детей. Двоих сыновей от Веры он тоже прочил в хирурги. Такими как он они не станут конечно, размышлял он рассеянно. Будут просто людьми. Но можно им кое-что и показать, из уже опробованного. Не учить конечно, это ж сколько времени уйдет. Но поднатаскать полезно. Раз уж народились.

А потом появилась Ира. Она не была врачом, это редкость, обычно любят своих, остальные вовне и ничего не понимают. Ира преподавала в школе литературу и в ее мире все было очень просто. Дети не были разделены надвое белой занавеской. Они взрослели, переставали быть детьми, уходили, и каждый оставлял след — смешное словечко, фотография в альбоме, безделушка. В ее вселенной пахло кофе с корицей и желтеющими книжками. Там вовсе не было падших ангелов, только в книжках. Ей вполне хватало людей.

— Я с тобой буду всегда-всегда, говорила Ира. Будешь кофе? Нож тот, который твой, с наборной ручкой — он так на солнце играет, я его вчера забыла на подоконнике, вхожу на кухню — а от него прямо свет! Смотри, у Лешки зуб, так быстро вырос, в пятницу когда ты приходил еще не было. Скоро нас перекусает. Вот он вырастет — и тоже доктором будет, да? А вот как ты думаешь, может мне на полставки уйти? Ты мог бы тогда днем заходить, я взяла бы скажем понедельник, среду и четверг… Ой да, деньги же. Я забыла. Прости пожалуйста. У тебя от волос пахнет теплым песком. И морем. Да я знаю что хлорка, но все равно как будто море. Смотри, что я нашла. Если бы ты был ангелом — то как будто про тебя:

— Похоже, да? Но все-таки хорошо что ты человек — у тебя есть я, а у меня — ты. А так бы у тебя был только Бог. Интересно, как это?

Гирей сам не заметил, когда именно он стал человеком. Осознав перемену, он остановился, пораженный, и посмотрел под ноги, на лезвие скальпеля по которому он так беспечно шел. Это оказалось очень страшно.

Куда уж там биться с Ним, когда уши и рот забиты этой липкой дрянью — человеческим страхом. Люди во врачебном мире связаны крепко, словно огромный клан, они и любят и ненавидят по полной, чуть ошибешься — и готово дело, ты никто, меньше чем никто. Нужно быть очень осторожным если хочешь выжить. Гирей больше не строил новые тела — слишком опасно, достаточно посмотреть в выжженные глаза матери, которой не повезло. Однако, и годы спустя он все еще был богом — его мир любил стабильность и безопасных богов. Им приносят щедрые жертвы. Застолья в его доме были шумными и веселыми, настоящие восточные пиры, и невестки, шипя друг на друга, суетились с третьей переменой блюд. А со стен, с каминной полки глядели бесчисленные портреты Нашего Доктора.

Юбилей Гирея отмечали по полной программе. Битком набитый огромный зал — врачи, дети, дети детей, родители, студенты, преподаватели, ассистенты, сестры. Он идел в президиуме и благосклонно улыбался фотовспышкам — хищный профиль, белая львиная грива, черные девичьи ресницы над смеющимися глазами.

В положенное время Гирей вышел к трибуне. Он говорил просто и внятно, и каждое слово било в цель. Он рассказывал о предназначении, о том что в их руках — самое драгоценное что есть на Земле, об учениках, о счастливых глазах матерей, о вере. Софит слепил ему глаза, Гирей почти не видел зала, но слышал как эти тысячи затаив дыхание внимают каждому слову. Он договорил, улыбнулся, зал на миг замер, как всегда бывает после сильной речи. В этот миг Гирей понял что все это вранье.

Никогда.

Больше.

Не будет.

Боя без правил под светом бестеневых ламп. Он сам отказался и сложил оружие, сам уничтожил всех кто мог бы встать следом. Соперник его располагал вечностью, а его время истекло. Бороться дальше просто не имело смысла. Пришло время умереть. И он умер.

Гирей встряхнул головой, отгоняя морок, и улыбнулся залу.

VIII Правосудие / Равновесие

Главная тема Восьмого Аркана:

уравновесь всякую вещь ее противоположностью, ибо их брак уничтожает иллюзии.

И еще:

нет наказания, есть маятник.

Выпадая при гадании Восьмой Аркан требует задать себе вопросы: что выводит меня из равновесия? Что, напротив, помогает мне оставаться в равновесии? И постараться исключить из жизни первое, заполнив осовбодившееся место вторым.

Он также призывает заняться медитацией, дыхательным упражнениями, да чем угодно, лишь бы помогало успокоиться.

Обещает, что с вами все будет по справедливости — а уж хорошая это новость, или плохая — зависит от конкретного случая.

Советует ни в коем случае не впадать в крайности. Вот буквально любой ценой.

Что касается личности, которую описывает эта карта. Такие люди как-то умудряются натаскать в свою жизнь всяческих крайностей и вполне комфортно среди них устроиться. То есть, к примеру, школьная отличница, которая на перемене курит с мальчишками в туалете марихуану — типичный такой пример. Или, скажем, клерк, который после дня, проведенного в банке, меняет костюм на байкерский прикид. Достоевский и комиксы на одной книжной полке — вполне обычный для такого человека набор.

Что еще нужно знать о Восьмом Аркане.

Обостренное чувство справедливости. Другое дело, что представления о ней могут быть порой самые причудливые. Но уж в рамках собственных представлений Восьмой Аркан будет очень остро реагировать на несправедливость и воевать всеми возможными способами.

Для Восьмого Аркана вообще харакатерно — не то чтобы агрессивность и мизантропия, но отсутствие смирения перед реальностью. Терпеть и философски пожимать плечами — это не для него. Часто такие люди бесстрашны. Ну, гораздо храбрее, чем в среднем по палате.

Иногда Восьмой Аркан предупреждает о склонности осуждать других — вслух, публично, или про себя — зависит от воспитания. И, что еще хуже, себя. И советует учиться выносить себе (и другим) оправдательные приговоры. Потому что в противном случае жизнь превратится в непрерывный судебный процесс. А это никому не на пользу.